Реферат: Антон Иванович Деникин - белый генерал

персо­нал и все товарищи Деникина по академии были на его стороне. Про­изошла

большая несправедливость, и они всячески старались проя­вить к нему внимание

и сочувствие. Начальник же академии, генерал Сухотин, хотел придать жалобе

Деникина характер «крамолы». Военный министр приказал собрать академическую

конференцию, обсуждения этого вопроса. Конференция вынесла решение: деист

начальника академии незаконны. Но решение положили под сук Военное начальство

всеми способами пыталось замять дело, но так чтобы не осрамиться, чтобы не

попасть в глупое положение. В результате Деникина и трех других неудачников

вызвали в академию «поздравили» с вакансиями в Генеральный штаб. Однако

Деникин сообщили, что он будет причислен к Генеральному штабу лишь том

случае, если возьмет обратно свою жалобу, заменив ее заявлением, что, мол,

хоть прав он никаких на то не имеет, «но, принимая внимание, потраченные годы

и понесенные труды, просит начальниковской милости...».

Однако академическое начальство не учло психологии Деникин Он возмутился и

вспылил: «Я милости не прошу. Добиваюсь толы того, что мне принадлежит по

праву».

Так впервые открыто проявились две черты деникинского характера: гражданское

мужество и твердость.

Но слишком много впутано было в эту историю бюрократического самолюбия.

Деникина не причислили к Генеральному штабу за характер!

Через некоторое время пришел ответ из «Канцелярии прошения на Высочайшее имя

подаваемых». Жалобу Деникина решено был оставить без последствий.

Таким образом, поднятый шум пошел впрок лишь трем его товарищам, жалобы не

подавшим, сам же Деникин остался в проигрыше.

Любопытное наблюдение по этому поводу записал один из близких к Деникину людей:

«Обиду несправедливостью молодой капитан Деникин переживал очень болезненно.

По-видимому, след этого чувства сохранился до конца дней и у старого генерала

Деникина. И обиду с лиц, непосред­ственно виновных, перенес он — много резче,

чем это следовало, Но режим, на общий строй до самой высочайшей,

возглавляющей его вершины».

Так или иначе, все происшедшее оставило в душе Деникина горь­кий осадок и

«разочарование в правде монаршей». «Каким непрохо­димым чертополохом,—думал

он, — поросли пути к правде!» Это его собственные слова.

Итак, делать было нечего: все надежды рухнули. Весной 1900 года Антон

Иванович вернулся в свою артиллерийскую бригаду в го­род Бела. Там снова

начались томительные будни.

Два года спустя, когда страсти улеглись, написал он из своей про­винции

личное письмо военному министру генералу Куропаткину и спокойно изложил ему

«всю правду о том, что было».

Куропаткин, прежде смотревший на эту историю лишь глазами генерала Сухотина,

на этот раз сам проверил все факты и убедился в своей неправоте. К чести

Куропаткина, во время ближайшей ауди­енции у государя он «выразил сожаление,

что поступил несправедливо, и испросил повеления» на причисление Деникина к

Генераль­ному штабу.

Пять лет (в общей сложности), проведенных Деникиным в горо­де Бела, не прошли

для него бесследно. В свободное время он начал писать. Его рассказы из

военного быта и статьи военно-политическо­го содержания печатались в течение

ряда лет, вплоть до первой ми­ровой войны, в журнале «Разведчик» и одно

время, до 1904 года, в «Варшавском дневнике». Псевдоним он взял себе «И.

Ночин». В своих «Армейских заметках» Деникин умудрялся, несмотря на

дисципли­нарные требования, хлестко обрисовывать отрицательные стороны

ар­мейского быта и отсталость командного состава. Это было началом его

литературной деятельности.

Там же, в Беле, жил некий Василий Иванович Чиж. Недавно еще сам офицер-

артиллерист, он был местным податным инспектором. С ним и его женой Антон

Иванович подружился. В год производства Деникина в офицеры у супругов Чиж

родилась дочь Ася. Три года спустя Антон Иванович подарил ей на Рождество

куклу, у которой открывались и закрывались глаза. Девочка запомнила этот

подарок, на всю жизнь.

В январе 1918 года в Новочеркасске, перед уходом Добровольческой армии в свой

знаменитый первый поход, она стала женой генерала Деникина.

Потеряв после окончания академии два года, Деникин летом 1902 года был,

наконец, переведен в Генеральный штаб. Служба его проходила сперва в штабе

2-й пехотной дивизии в Брест-Литовске;

Затем для ценза командовал он в Варшаве ротой 183-го пехотного Пултусского

полка; а потом, осенью 1903 года получил опять назначение в Варшаву, в штаб

2-го кавалерийского корпуса на должность офицера Генерального штаба. Здесь в

чине капитана и застала его русско-японская война.

Непродуманная и легкомысленная русская политика на Дальнем Востоке

столкнулась в начале нынешнего века с захватническими ус­тремлениями Японии,

где уже тогда зарождались грандиозные планы доминирования на азиатском

континенте. Подготовившись сама к войне, Япония знала, что Россия не сможет

отразить вооруженное вторжение здесь, на Востоке, за тысячи километров от

центра. Без объявления войны Япония внезапно, в ночь на 27 января (ст. ст.)

1904 года, напала на русскую эскадру в Порт-Артуре и вывела из строя два

русских броненосца «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Палладу». Этот

пиратский налет сразу дал японцам превосходство на море и возможность

беспрепятственно перевозить войска на ма­терик.

Русское общественное мнение мало интересовалось Дальним Вос­током, и война с

Японией явилась для него полной неожиданностью. Война была непопулярна. По

мнению Деникина, единственным стиму­лом, оживившим чувство патриотизма и

оскорбленной национальной гордости, было предательское нападение на Порт-

Артур.

Деникин очень остро переживал японскую агрессию и считал своим долгом

возможно скорее попасть на фронт.

Войска Варшавского военного округа, где он служил, не подлежа­ли отправке на

Дальний Восток. Они оставались заслоном на русской границе с Германией и

Австро-Венгрией. Несмотря на болезнь (пор­ванные связки на ноге в результате

несчастного случая), Деникин сра­зу же подал рапорт о командировании его в

действующую армию.

На японскую войну Деникин попал в чине капитана. На фронте боевая

деятельность быстро выдвинула его в ряды выдающихся офи­церов Генерального

штаба.

Попав, сначала на должность начальника штаба одной из бригад Заамурского

округа пограничной стражи, Деникин затем стал на­чальником штаба

Забайкальской казачьей дивизии под командованием генерала Ренненкампфа и

закончил, войну в конном отряде генерала Мищенко — начальником штаба Урало-

Забайкальской дивизии.

По своей природе он не слишком любил штабную работу. Его всегда тянуло на

более активную роль командира боевого участка на фронте. Эту роль он

несколько раз отлично совмещал с должностью начальника штаба.

В историю русско-японской войны вошли названия нескольких сопок, где особенно

ярко проявился русский героизм. «Деникинская сопка», близ позиций

Цинхеченского сражения, названа в честь схватки, в которой Антон Иванович

штыками отбил наступление не­приятеля.

Например, в ноябре 1904 года во время Цинхеченского боя гене­рал Ренненкампф,

по просьбе Деникина, послал его в авангард заме­нить командира одного из

казачьих полков. Деникин блестяще вы­полнил свою миссию и штыками отбил

японские атаки.

За отличие в боях Деникина быстро произвели в подполковники, затем в

полковники. В те времена производство в полковники на три­надцатом году

службы свидетельствовало об успешной карьере.

Еще до японской войны недовольство правительством в левых кругах

интеллигенции проявлялось в различных выступлениях и даже в политических

убийствах. (Были убиты министр народного просвеще­ния Боголепов и министр

внутренних дел Сипягин). Но военные просчеты дали повод открыто пойти на

разрыв с непопулярным прави­тельством.

Каждая новая неудача на фронте увеличивала раздражение и кри­тику, которые

затем перешли в беспорядки. Начались террористичес­кие акты, аграрные

волнения, крестьяне сводили счеты с помещиками, жгли и громили их усадьбы. В

Петербурге и других городах образова­лись Советы рабочих

депутатов—предвестники Советов 1917 года. И впервые там промелькнула

беспокойная фигура Льва Троцкого. Волна забастовок прокатилась по России. В

октябре 1905 года всеобщая политическая забастовка, включая железные дороги,

парализовала на время жизнь страны. Прошли военные бунты, вспыхнуло

вооруженное восстание в Москве. Хаос анархии охватил всю страну.

Начиналась первая русская революция — прелюдия к тому, что произошло в 1917

году.

В создавшихся условиях правительство не могло продолжать войну. В сентябре

1905 года был заключен Портсмутский мир.

С дальневосточной окраины по Сибирскому пути внутрь России двинулась волна

демобилизованных солдат. В эту волну попал и Де­никин.

В то время как действующая армия каким-то чудом сохранила свою дисциплину,

солдаты запаса быстро разлагались под влиянием антиправительственной

пропаганды. Они буйствовали, бесчинствовали по всему армейскому тылу. Не

считаясь ни с чем, требовали немедлен­ного возвращения домой. Военное

начальство растерялось. Не органи­зовав ни продовольственных пунктов вдоль

Сибирского пути, ни охра­ну этой бесконечно длинной дороги, командование

приказало выда­вать в Харбине кормовые деньги запасным сразу на все

путешествие. Затем их отпускали одних без вооруженной охраны поездов.

Резуль­тат легко можно было предвидеть: деньги пропивались тут же, а по­том

голодные толпы солдат громили и грабили все, что попадало под руку. А вдоль

магистрали тем временем как грибы после дождя вы­росли вдруг различные

«республики»: Иркутская, Красноярская, Чи­тинская и т. д. В отличие от

петербургского Совета рабочих депутатов советы этих «республик» включали

также группы солдатских депута­тов.

Впервые пришлось Деникину близко наблюдать «выплеснутое из берегов солдатское

море».

Самое бурное время первой революции провел он на Сибирской магистрали. Из-за

забастовок газет на пути не было, достоверных све­дений о том, что

происходило в России, тоже не поступало.

А запасные продолжали бушевать, безобразничать и захватывать силой паровозы и

поезда, чтобы вне очереди пробираться в европей­скую Россию. Поезд, в котором

ехал Деникин, набитый солдатами, офи­церами и железнодорожниками, пытался

идти легально, то есть по ка­кому-то расписанию и соблюдая очередь. Но ничего

из этого не получа­лось. Делали они не больше 150 километров в сутки, а

иногда, проснув­шись, видели, что их поезд стоит, на том же полустанке, так

как ночью запасные проезжавшего эшелона отцепили, и захватили их паровоз.

Наконец потеряв терпение, Деникин и еще три полковника образовали небольшую

вооруженную часть из офицеров и солдат. Комендантом поезда объявили старшего

из четырех полковников, отобрали паровоз у одного из бунтующих эшелонов,

назначили караул и с вооруженной охраной двинулись в путь полным ходом. Сзади

за ними гнались эше­лоны взбунтовавшихся солдат, впереди их ждали другие,

чтобы пре­градить дорогу, в любую минуту грозила кровавая расправа. Но при

виде организованной вооруженной команды напасть никто не решал­ся. Ехали они

большей частью без путевок, передавая иногда с дороги распоряжение по

телефону начальникам попутных станций, «чтоб путь был свободен».

Как ни странно, это фантастическое путешествие закончилось благополучно.

Деникин этот эпизод хорошо запомнил. Он понял, что при безвластии и

государственной разрухе даже маленький кулак — сила, с которой считаются.

До Петербурга добрался он в начале января 1906 года, проведя не­дели две в

Харбине и свыше тридцати суток в дороге.

Правительство, вынужденное под давлением событий идти на ус­тупки, формально

признало конец неограниченной монархии. Мани­фестом 17 октября 1905 года оно

обещало даровать населению консти­туцию, свободу слова, совести, собраний,

союзов, неприкосновенность личности. Более правая часть оппозиции, умеренные

либералы из иму­щих классов, уже достаточно напуганные общественными

эксцессами, перешли тогда на сторону правительства.

Еще в августе 1905 года был издан манифест об учреждении Госу­дарственной

думы, Но этот манифест никого не удовлетворил, ибо Ду­ма трактовалась в нем

как учреждение «совещательного» характера при самодержавной власти. Манифест

же 17 октября объявлял незыбле­мое правило: никакой закон не может войти в

силу без одобрения Го­сударственной думы. Он тоже обещал, что народным

избранникам бу­дет дана возможность участвовать в контроле над законностью

дей­ствий властей.

Новый русский парламент должен был состоять из двух палат: Го­сударственной

думы и Государственного совета.

Избирательное право в Думу давало преимущества цензовому эле­менту и имущим

классам. Но даже в этом урезанном виде сам факт привлечения народных

представителей к участию в государственном управлении был чрезвычайно важным

шагом вперед.

Государственный совет, существовавший уже со времен императора Александра I

(с 1801 года), был преобразован в «верхнюю палату» с половиной своих членов

по выборам, а с другой половиной — по высо­чайшему назначению.

Законы, принятые Думой, должны были быть одобрены Государ­ственным советом и

лишь, затем утверждались государем.

Деникин, считавший, что «самодержавно-бюрократический режим России являлся

анахронизмом», приветствовал Манифест 17 октября 1905 года. Для него этот

манифест, хотя и запоздалый, был событием огромной исторической важности,

открывшим новую эру в государст­венной жизни страны. «Пусть избирательное

право,—говорил он,— основанное на цензовом начале и многостепенных выборах,

было несо­вершенным... Пусть в русской конституции не было парламентаризма

западноевропейского типа... Пусть права Государственной думы были ограничены,

в особенности бюджетные... Но со всем тем этим актом за­ложено было прочное

начало правового порядка, политической и граж­данской свободы и открыты пути

для легальной борьбы за дальнейшее утверждение подлинного народоправства».

(41.с. 171).

В самом конце 1905 года правительство очнулось от состояния прострации и

стало принимать меры к подавлению анархии. Были арестованы члены Совета

рабочих депутатов, сурово подавлено вос­стание в Москве. Для наведения

порядка на Сибирской магистрали навстречу друг другу двинулись два воинских

отряда. Один шел из Харбина на запад, другой — из Москвы на восток. К

середине фев­раля 1906 года движение на Сибирском пути постепенно

восста­новилось.

Но беспорядки «слева» вызвали беспорядки «справа». Контр­революционная

деятельность монархистов крайне правого толка с помощью тайной полиции была

направлена против революционной интеллигенции, евреев, а также конституции 17

октября. Во многих городах и местечках произошли погромы.

Революционное движение 1905—1906 годов, широкое в смысле недовольства

существующим строем, включало в себя людей с различным подходом к конечной

цели. Не было ни ярко выраженного вождя, ни объединяющего начала, кроме

разве обще­го желания свергнуть самодержавие. Политические партии, лишь недавно

появившиеся на русском горизонте, не успели еще окон­чательно выработать свои

программы; среди них происходили по­стоянные ссоры и расколы по вопросам

тактики.

И хотя большевики приписывают теперь себе руководящую роль в событиях того

времени — это неправда. Левые политиче­ские группировки являлись тогда скорее

активными подстрекателя­ми к народному мятежу, чем руководителями

организованного движения.

Какие же политические взгляды исповедовал в то время А. И. Деникин? На этот

вопрос он ответил так:

«Я никогда, но сочувствовал «народничеству» (преемники его — социал-

революционеры) с его террором и ставкой на крестьянский бунт. Ни марксизму, с

его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением

человеческой личности. Я приял российский либерализм в его идеологической

сущности без какого-либо партийного догматизма.

В широком обобщении это приятие приводило меня к трем положениям:

1) конституционная монархия, 2) радикальные реформы и 3) мирные пути

обновления страны.

Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая

активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии». (41,

с.195).

Политические взгляды Деникина сложились в его академиче­ские годы в Петербурге.

Активного участия в политике он никогда до 1917 года не при­нимал, но в те

годы (после первой революции) уйти от нее было почти невозможно. Возникали

вопросы, над которыми раньше он не задумывался, и пытливая мысль искала на

них ответ. Для офицера того времени Антон Иванович, несомненно, был человеком

с левым уклоном. Но революцию он категорически отрицал, так как на примере

того, что видел в 1905—1906 годах, убедился: победа ре­волюции выльется в

уродливые и жуткие формы, где лозунг — «Долой!» — своей разрушительной силой

подорвет все устои госу­дарства. «Приняв российский либерализм в его

идеологической сущ­ности», он хотел верить, что кадетская партия, ближе

других отра­жавшая его мировоззрение, пойдет на сотрудничество с

историче­ской властью, искавшей тогда поддержку в либеральной

обществен­ности, и что совместная работа сможет привести Россию путем се­рии

назревших реформ к конституционной монархии британского типа. Но кадетская

партия отвергла руку, протянутую правитель­ством. К такой партийной политике

Деникин отнесся чрезвычайно отрицательно. Он чувствовал, что кадеты, не

желавшие революции, своей обостренной оппозицией к правительству

способствовали созданию в стране революционных настроений. Он ясно отдавал

се­бе отчет в том, что близорукая политика кадетской партии объек­тивно

поддерживала стремление социалистов подготовить вторую революцию. (28, с.

138).

В 1905 году правительство проявило растерянность; и если рус­ская монархия

была спасена в момент кризиса, то это произошло в значительной степени

благодаря усилиям двух незаурядных и ярких людей, обладавших инициативой,

воображением и силой воли:

С. Ю. Витте и П. А. Столыпина.

Деникин высоко ценил государственные заслуги Витте, его спо­собности отделять

важное от второстепенного, находить прямой путь к достижению намеченной цели.

Мы уже знаем, что Деникин горячо приветствовал разработанный Витте Манифест

17 октября 1905 года как первый шаг на пути крупных преобразований,

направ­ленных к утверждению в России подлинного конституционного строя. И,

тем не менее, в памяти и в чувствах Деникина Витте занимал не­сравненно

меньшее место, чем Столыпин, который после отставки Витте сменил его на посту

Председателе Совета Министров.

В Столыпине Деникин видел одного из очень немногих государ­ственных деятелей

России за последний век императорского режи­ма, сумевших властной рукой

направить ход исторических событий в то русло, которое казалось ему

желательным.

Перед отъездом Деникина с Дальнего Востока в Петербург Ставка

Главнокомандующего телеграфировала из Маньчжурии в главное управление

Генерального штаба о предоставлении ему должности начальника штаба дивизии.

Однако вакансий не оказа­лось. Деникин согласился временно принять низшую

должность штаб-офицера при 2-м кавалерийском корпусе в Варшаве. Свобод­ного

времени у него там было достаточно, и он посвятил его чтению докладов о

русско-японской войне в различных гарнизонах Вар­шавского военного округа и

публикации в военных журналах ста­тей военно-исторического и военно-бытового

характера. Печатным словом старался он влить в военное дело живую струю новых

зна­ний и методов, отвечающих требованиям времени. Воспользовался он также

своей стоянкой в Варшаве, чтобы взять заграничный от­пуск и побывать в

Австрии, Германии, Франции, Италии и Швейца­рии как турист. Это было его

первым и единственным до эмиграции путешествием за границу. Оно произвело на

него боль­шое впечатление.

Временное назначение в Варшаву длилось, однако, около года, и Деникин решил

напомнить о себе управлению Генерального шта­ба. Напоминание, как признается

Деникин, было сделано в не слиш­ком корректной форме, и реакция на него

оказалась резкой: «Пред­ложить полковнику Деникину штаб 8-й сибирской

дивизии. В слу­чае отказа он будет, вычеркнут из кандидатского списка».

Принудительных назначений в Генеральном штабе никогда не было, и потому

Деникина подобный подход взорвал. Он ответил ра­портом в три слова: «Я не

желаю».

Вместо дальнейших неприятностей, которых он ожидал, из Пе­тербурга пришло

предложение принять штаб 57-й резервной брига­ды в Саратове, на Волге.

Резервная бригада состояла из четырех полков, и потому служебное положение

Деникина было такое же, как начальника штаба дивизии. Это предложение он

принял.

В Саратове Деникин пробыл с января 1907 до июня 1910 года.

Петербург того времени благосклонно прислушивался к крити­ке в военной печати

и даже поощрял ее. В своих статьях в военном журнале «Разведчик» Деникин,

касаясь самых разнообразных во­просов военного дела, не раз затрагивал

авторитет высоких лиц.

Неудачи войны с Японией сильно ударили по национальному са­молюбию корпуса

русских офицеров. Стало очевидным, что выс­ший командный состав жил

преданьями старины глубокой и что следовало немедленно произвести радикальные

перемены в подходе к вопросам современной военной науки и тактики. Началась

лихо­радочная работа по реорганизации армии, по переводу иностранной военной

литературы на русский язык. Изучение германской военно-морской программы

определенно указывало на неизбежность боль­шой европейской войны; русский

диагноз того времени определил ее начало — к 1915 году. Оставалось мало

времени, надо было торо­питься...

Деникин считал, что «никогда еще, вероятно, военная мысль не работала так

интенсивно, как в годы после японской войны. О необ­ходимости реорганизации

армии говорили, писали, кричали. Усили­лась потребность в самообразовании,

значительно возрос интерес к военной печати».

В армии и во флоте образовались полуофициальные кружки. Они состояли из

энергичных и образованных молодых офицеров, целью которых было воссоздание

разбитого в японскую войну флота и возрождение армии. За членами этих

кружков, основанных в Пе­тербурге, установилось шутливое прозвище

«младотурки». Их дея­тельность нашла поддержку и в Военном и в Морском

министерст­вах, а также в Государственной думе, вернее сказать, в ее

ко­миссии по государственной обороне.

Деникин, служивший тогда в провинции, прямого участия в кружках не принимал,

но искренне сочувствовал их деятельности. Обменом мнений, опытом,

приобретенным в японской войне, своими статьями в военной печати он всячески

старался содействовать их успеху.

Начиная, с 1906 года были проведены реформы по омоложению и улучшению

командного состава, повышению его образовательного ценза. Все старшие

начальники должны были пройти проверку во­енных знаний. Это выразилось в

принудительном увольнении мно­гих и в добровольном уходе тех, кто боялся

проявить свое невеже­ство. «В течение 1906—1907 годов было уволено и заменено

от 50 до 80 процентов начальников, от командира полка до командующего

войсками округа». Это подсчеты Деникина.

В короткий срок между концом японской войны и началом ми­рового конфликта в

1914 году не удалось, конечно, обновить весь ко­мандный состав армии и флота.

Сохранились устаревшие кадры среди старшего генералитета. Но молодое русское

офицерство на­кануне первой мировой войны находилось на высоком уровне. Это

признали во время войны и союзные с Россией державы, и совет­ские военные

писатели, не слишком щедрые на похвалу, когда дело касалось офицеров старой

армии.

Что касается Деникина, то он считал, что горечь поражения в войне с Японией и

сознание своей ужасной военной отсталости толкнули русскую армию на

чрезвычайно интенсивную и плодо­творную реорганизацию. «Можно сказать с

уверенностью,— писал генерал Деникин,— что, не будь тяжелого маньчжурского

урока, Россия была бы раздавлена впервые же месяцы первой мировой войны».

В Саратове, как и в Варшаве, служба оставляла Деникину до­статочно времени

для размышлений. Он пытался проанализировать причины многих важных

политических процессов. Однако ни Дени­кин, ни кто другой не могли предвидеть

все причины, ошибки и слу­чайности, которые несколько лет спустя привели

Россию к ката­строфе. Даже Ленин в те годы думал, что окончит свой век

полити­ческим эмигрантом, так и не дождавшись настоящей революции.

В июне 1910 года полковника Деникина назначили командиром 17-го пехотного

Архангелогородского полка, расположенного в Жи­томире и входившего в Киевский

военный округ.

К тому времени служба в Саратове настолько ему приелась, что он с радостью

принял новое назначение. Да и Архангелогородский полк, основанный Петром

Великим, имел прекрасную боевую исто­рию, включая переход с Суворовым через

Альпы у Сент-Готарда.

С увлечением отдался Деникин работе по воспитанию полка, учитывая свой опыт в

русско-японской войне.

Отбросив в сторону парады, он уделял главное внимание прак­тическим занятиям:

стрельбе, маневрам, ускоренным переходам, пе­реправам через полноводные реки,

без мостов и понтонов.

С сослуживцами Антон Иванович общался в офицерском соб­рании. У себя на

квартире сборищ не устраивал и вообще избегал принимать гостей. Его мать и

старая нянька всюду следовали за Де­никиным. Обе понимали по-русски, но

говорили лишь по-польски, и все попытки Деникина научить их русскому языку не

увенчались ус­пехом. Поэтому мать стеснялась принимать гостей в роли хозяйки.

Оберегая ее, сын вел замкнутый образ жизни. Бывали у него дома лишь два-три

близких человека. Мать обожала сына, и он с ней всегда был во всем

предупредителен и трогательно заботлив.

Началась Первая мировая война. Наступление в Восточную Пруссию закончилось

для русских ка­тастрофой под Танненбергом. Но слово было сдержано, и русская

жертва спасла французскую армию от разгрома. Немцы перебросили два армейских

корпуса на русский фронт, и это дало возможность французам одержать победу на

Марне.

Опрокинув планы и первоначальные расчеты стратегов всех воюющих стран,

масштаб первой мировой войны быстро унес на­дежду на скорое её окончание. Из

маневренной она превратилась в позиционную, и окопы вдоль линий различных

фронтов растянулись на много тысяч километров. Стало очевидным, что,

растягиваясь во времени, война потребует таких усилий индустриального

производ­ства, на которые Россия того времени была неспособна.

То, что происходило на русском фронте в 1915 году, отразилось на жизни и

психологии всей страны. К концу 1914 года русская армия начала испытывать

острый не­достаток артиллерийских снарядов, ружей и патронов. Запасы, наив­но

рассчитанные на краткую войну, были израсходованы, а производ­ство внутри

страны не могло удовлетворить огромные требования фронта.

И, тем не менее, в начале 1915 года воинский дух русской армии был еще на

высоком уровне. В марте 1915 года пал Перемышль, и русские захватили там 9

генералов, 2500 офицеров, 120000 солдат, 900 орудий и громадное количество

других военных трофеев. Победа была велика, но большой расход артиллерийских

снарядов при оса­де Перемышля приблизил надвигавшийся кризис. И тут

германское командование, хорошо осведомленное о нуждах русской армии, к лету

1915 года решило сделать попытку вывести Россию из строя. Центр немецких

военных действий был перенесен с запада на восток. Уже в мае германская армия

генерала Макензена была переброшена на помощь австрийцам против русского Юго-

Западного фронта. Борь­ба с технически превосходящим противником была не под

силу. Вско­ре началось «великое отступление 1915 года», чтобы путем уступки

территории спасти русскую армию от окружения и разгрома. К концу лета

неприятельские войска заняли всю русскую Польшу, Литву, Белоруссию и часть

Волыни. Потери немцев были ничтожны, русские же потери за это лето —

грандиозны.

В самом начале 1916 года мать генерала Деникина, Елизавета Фе­доровна, тяжело

заболела воспалением легких, осложнившимся плев­ритом. От болезни своей

больше не оправилась. Жизнь ее медленно угасала. Восемь месяцев она лежала,

не вставая, с постели, часто бы­вала в беспамятстве и скончалась в октябре

1916 года семидесяти трех лет от роду. Ее длительная болезнь и смерть стали

большим го­рем для сына. Он был далеко от нее, на фронте, и только дважды до

ее смерти, по телеграфному вызову врача, приезжал к ней и неотлуч­но проводил

свой печальный отпуск у кровати умирающей. Осенью, когда снова по вызову

врача он приехал к своей «старушке», она была уже мертва... С ее уходом из

жизни рвалась последняя связь с детством и юностью, хотя тяжелыми и убогими,

но близкими и до­рогими по воспоминаниям. Жила Елизавета Федоровна в Киеве в

квартире сына на Большой Житомирской улице, 40. Он нанял эту кварти­ру весной

1914 года, перевез туда свою мать из Житомира, где коман­довал полком.

Натерпевшись в свое время вдоволь горя и нужды, она провела свои последние

годы в покое и уюте. Перспектива смерти матери пугала сына полным

одиночеством. Да и возраст его — соро­катрехлетнего мужчины — казался

непреодолимым препятствием для женитьбы и новой жизни. Впереди маячило

беспросветное одиночество.

Была у него, правда, еще одна привязанность в жизни, но о ней Антон Иванович

боялся тогда даже мечтать. Это была Ася Чиж. Из ребенка маленькая Ася

превратилась в очаровательную женщину, Ксению Васильевну. Окончив незадолго

до войны институт благород­ных девиц в Варшаве, она училась в Петрограде на

курсах профессо­ра Платонова. Она чувствовала себя так же одиноко, как Антон

Иванович. Он знал ее с момента рождения, видел ее ребенком, затем подростком,

навещал в институте, стыдил за пальцы, вымазанные чернилами. Он наблюдал, как

она постепенно превращается в привлекательную девицу, и... решил просить ее

руки.

Письма генерала Деникина с фронта с описанием окружающей его обстановки,

собственных мыслей и переживаний, к счастью, не потеряны. 96 таких писем,

никогда еще не опубликованных, аккурат­но пронумерованных, начиная с 15

октября (ст. ст.) 1915 года до кон­ца августа 1917 ,то есть до момента ареста

генерала Деникина Вре­менным правительством и заключения его в Бердичевскую

тюрьму по обвинению в участии в "мятеже "генерала Корнилова») сохранились в

семейных бумагах его вдовы, Ксении Васильевны. Приведенные ни­же с ее

разрешения выдержки из писем Антона Ивановича освещают духовный облик

замкнутого человека, не любившего пускать посто­ронних в свой внутренний мир.

В письмах той, о ком он все больше и больше думал, с кем все чаще и чаще

перетесывался, кто «так близко вошел в его жизнь», Ан­тон Иванович искал

«ответа на вопросы незаданные и думы невыс­казанные».

«Я не хочу врываться непрошенным в Ваш внутренний мир»,— говорил он ей в

одном из своих писем в марте. Но полупризнания не передавали на бумаге его

чувства, добиться письменного ответа на мучивший его вопрос было невозможно.

Он это отлично сознавал и хотел лишь уловить в ее письмах те оттенки мыслей,

которые дали бы ему мужество письменно просить ее руки. (28, С. 119)

Потребовалось несколько недель упорных письменных уговоров, чтобы склонить

Ксению Васильевну дать свое согласие стать невес­той, а затем связать раз и

навсегда свою жизнь с судьбой генерала Деникина. Но пока этот вопрос решался,

генерал переживал «такое напряженное настроение, как во время боя, исход

которого коле­блется».

Потом было решено факта жениховства пока что не оглашать, временно даже

скрыть его от ее родных. Однако к лету 1916 года жениховство от семьи уже не

было секретом. Тогда же решили — по настоянию Антона Ивановича — венчаться не

сразу, а лишь по окончании войны. Нелегко далось ему решение, но, думая,

прежде всего о своей невесте, он считал, что поступить иначе было бы

неблаго­разумно.

С конца 1916 года письма генерала Деникина к своей невесте полны надежд на

яркое и радостное будущее. Моментами появ­ляются сомнения, но они быстро

рассеиваются.

«Пробивая себе дорогу в жизни,— писал он ей 24 апреля,— я испытал и неудачи,

разочарования, и успех, большой успех. Одного только не было — счастья. И

как-то даже приучил себя к мысли, что счастье — это нечто нереальное,

призрак. И вот вдали мельк­нуло. Если только Бог даст дней. Надеюсь... Думаю

о будущем. Теперь мысли эти связные, систематичные, а главное, радостней.

Те­перь я уже желаю скорого окончания войны (прежде об этом не думал), но,

конечно, постольку, поскольку в кратчайший срок мож­но разбить до основания

австро-германцев. Иначе не представляю себе конца. В одном только вопросе

проявляю недостаточно патрио­тизма, каюсь: когда думаю об отдыхе после войны,

тянет к лазур­ному небу и морю Адриатики, к ласкающим волнам и красочной

жизни Венеции, к красотам Вечного города. Когда-то, 10 лет тому на­зад, я

молчаливо и одиноко любовался ими — тогда, когда мой маленький друг Ася была

с бабушкой на Рейне. Вы помните? Вы одоб­ряете мои планы?» (28, с. 187).

С рассветом 22 мая (4 июня н. ст.) вся линия русского Юго-Западного фронта

взорвалась сильнейшим артиллерийским огнем. Снарядов не жалели. После

артиллерийской подготовки русские части по всему фронту длиной в 350

километров перешли в наступ­ление против австрийцев. Атака была настолько

неожиданна для неприятеля, что, несмотря на сильные укрепления, воздвигнутые

в период зимних месяцев, австрийцы не выдержали. Их опрокинули, и фронт был

прорван. Операция эта была поручена генералу Бруси­лову, незадолго до того

принявшему пост Главнокомандующего Юго-Западным фронтом. В состав фронта

входили четыре армии. С севера к югу они шли в следующем порядке: 8-я, 11-я,

7-я и 9-я.

Нанести главный удар выпало армии генерала Каледина, а в его армии — на

дивизию Деникина. Удар был направлен на город Луцк. Деникин хорошо

знал этот город: в сентябре 1915 года, как известно со слов генерала

Брусилова, Деникин «бросился на Луцк одним махом и взял его». С тех пор Луцк

снова перешел в руки неприятеля, и здесь Деникину пришлось вторично брать

его, сильно за это время укрепленный противником. Еще в марте генерал Деникин

был ранен осколком шрапнели в левую руку, но остался в строю. И, несмотря на

не совсем зажившую рану, руководя атакой, он шел со своими войсками в

передовых цепях. За, доблесть, проявленную при захвате Луцка в мае 1916

года, генерал Деникин получил весьма редкую награду — «Георгиевское оружие,

бриллиантами украшенное». Награда эта давалась не только за личный подвиг, но

и когда он имел большое общественное значение.

Брусиловское наступление 1916 года, получившее также название Луцкого

прорыва, продолжалось около четырех месяцев. «Тактиче­ские результаты этой

битвы,— писал историк Головин,— были громадными. Взято было в плен 8924

офицера, 408000 нижних чинов, захвачено 581 орудие, 1 795 пулеметов, 448

бомбометов и минометов. Отнята у противника территория более чем в 25000

квадратных километров. Таких результатов не достигала ни одна наступательная

операция наших союзников в 1915, 1916 и 1917 годах».

В одном из своих писем, касаясь успеха Юго-Западного фронта, Деникин выражал

надежду, что этот успех повлечет за собой более широкое наступление и что,

быть может, и союзники «встрепенутся».

В общественном мнении России отношение к союзникам за годы войны прошло

разные фазы. Вначале был восторг и готовность жертвовать собой для достижения

общей цели. Затем восторг охладел, но сохранилось твердое решение

безоговорочно выполнять свои союзные обязательства, не считаясь ни с

трудностями, ни с риском. И, наконец, как отметил Головин, видя, что союзники

не проявляют такого же жертвенного порыва, чтоб оттянуть на себя германские

силы, как это делала русская армия,—в русские умы постепенно стало

закрадываться сомнение. Оно перешло в недоверие. Когда австрийцам приходилось

плохо, немцы всегда шли им на выручку. Когда того требовали союзники, русские

войска всегда от­тягивали на себя силы неприятеля. Однако в критические

моменты на русском фронте союзники ни разу не проявили должной военной

инициативы. Неудачная их попытка в Галлиполе в расчет не прини­малась. Их

начали винить в эгоизме, а среди солдат на фронте (воз­можно, что не без

участия германской пропаганды) все сильнее слы­шался ропот: союзники, мол,

решили вести войну до последней кап­ли крови русского солдата. В солдатской

массе это притупляло же­лание продолжать борьбу.

Следует отметить, что генерал Деникин, хоть и искренне желав­ший более

деятельной стратегической помощи от союзников, никог­да не бросал обвинения в

том, что русскими руками они хотели ос­лабить Германию. Наоборот, до самого

конца, даже в период русской между-усобной смуты, когда Россия вышла из

войны, а Германия еще продолжала ее на западе,—он неизменно оставался, верен

идее со­юза.

Но еще серьезнее недоверия к союзникам было недоверие к соб­ственной власти.

Осенью 1915 года, с отъезда государя из столицы в Ставку, императрица с

невероятной настойчивостью стала вмеши­ваться в дела государственного

управления. По совету своих приб­лиженных она выставляла кандидатов на

министерские посты, и, за редким исключением, государь одобрял ее выбор.

Кандидаты — лю­ди бесцветные, не подготовленные к ответственной работе, часто

не­достойные — вызывали резкое неодобрение в общественном мнении и в Думе,

где с осени 1916 года начались бурные выпады не только против членов

правительства, но и против личности императрицы и «темных сил» вокруг трона.

Авторитет власти и династии падал с невероятной быстротой. От патриотического

единения между пра­вительством и законодательными палатами периода начала

войны не осталось и следа. Постоянная смена состава министров ослабляла и без

того непопулярное и безпрограммное правительство.

Прогрессивный блок, образованный в 1915 году из представите­лей кадетской

партии, октябристов и даже консервативных элемен­тов Думы и Государственного

совета, настаивал на министерстве об­щественного доверия, готового

сотрудничать с законодательными па­латами в проведении определенно

разработанной программы деятель­ности. К этим требованиям все больше и больше

склонялись умерен­но-консервативные круги и члены императорского дома. Многие

из великих князей, видя угрозу династии и родине, откровенно и нас­тойчиво

высказывали государю свои взгляды на необходимость пе­ремен. Но царь упорно

отклонял все подобные советы. Имя Распу­тина, с его влиянием при дворе, стало

объектом ненависти, особенно тех, кто не желал свержения монархии. С думской

трибуны Милю­ков винил правительство и императрицу в «глупости или измене»;

Представитель монархистов Пуришкевич требовал устранения Рас­путина. Убийство

Распутина с участием великого князя Дмитрия Павловича, Юсупова, женатого на

племяннице государя, и монархис­та Пуришкевича окончательно изолировало

царскую семью. Госу­дарь и императрица остались в полном одиночестве.

Тем временем Гучков, князь Львов и другие представители зем­ских и городских

союзов, Военно-промышленного комитета и т. д., сыгравшие большую роль в

мобилизации русской промышленности для нужд войны, настаивали не только на

министерстве обществен­ного доверия, но на министерстве, ответственном перед

Думой. По­теряв, надежду на возможность сотрудничества с царем, они реши­ли

от него избавиться и широко пользовались своими связями в ар­мии и

общественных кругах в целях антиправительственной про­паганды. Думские

выпады против режима, цензурой запрещенные в печати, распространялись ими по

всей стране в виде литографиро­ванных оттисков.

Распространялись также заведомо ложные слухи об императ­рице, о ее

требованиях сепаратного мира, о ее предательстве в отно­шении британского

фельдмаршала Китченера, о поездке которого в начале июня 1916 года в Россию

на крейсере «Hampshire» она яко­бы сообщила немцам. В армии эти слухи, увы,

принимались на веру, и, по словам генерала Деникина, «не стесняясь ни местом,

ни време­нем» среди офицеров шли возмущенные толки на эту тему. Деникин

считал, что слух об измене императрицы сыграл впоследствии «ог­ромную роль в

настроении армии, в отношении ее к династии и к ре­волюции».

После революции, несмотря на желание найти подтверждение подобному обвинению,

особая комиссия, назначенная Временным пра­вительством, установила полную

необоснованность этих слухов, Они оказались злостной клеветой. Императрица

— немка по рожде­нию — была верна России и не допускала мысли о сепаратном

мире.

Тем не менее, влияние ее на ход событий, предшествовавших ре­волюции, было,

несомненно, отрицательным и пагубным.

Брусиловское наступление, не поддержанное русскими (Запад­ным и Северо-

западным) фронтами, не поддержанное и союзниками, закончилось к сентябрю 1916

года. Оно принесло больше пользы союзникам, чем России.

Антиправительственные речи, рассылавшиеся Гучковым и его сотрудниками во всех

концы страны и армии, доходили и до генерала Деникина в далекой Румынии. В

одном из своих писем к невесте он кратко, без комментариев, отметил факт их

получения: «Думские речи (боевые) читаю в литографированных оттисках».

Страницы: 1, 2, 3