: В. Хлебников
: В. Хлебников
Хлебников, Велимир (Виктор Владимирович) [28.Х(9.ХI). 1885,
Малодербетовский улус б. Астраханской губ. ] – поэт, ведущий теоретик
футуризма. Родился в семье учёного- естественника, орнитолога и лесовода
[1]. С 1903 г. – студент Казанского, в 1908-1911 гг.-Петербургского
университета ( не окончил ). В Петербурге посещал литературные “
среды” в “башне” Вяч. Иванова и
“Академию стиха” при журнале “Аполлон
”. С поздним символизмом Хлебникова сближал сближал интерес к философии,
мифологии, русской истории, славянскому фольклору. Однако не смотря на внешнее
ученически-истовое следование “заветам символизма” , Х.
был внутренне чужд этому течению, равно как и нарождающемуся акмеизму.
Расхождение основывалось на коренном различии взглядов на природу Слова (языка)
и Времени. Символисты и акмеисты стремились выявить в отвлечённом слове
закодированные ”вечные сущности” и перемещали современность в контекст
предшествующей культуры, уводили настоящее к”первозданной ясности прошлого”.
Философско-эстетическая ориентация Х. была принципиально иной. Поэт
отсчитывал начало своего творчества с необычайно мощного по соц. заряду 1905 г.
:”Мы бросились в будущее.от 1905 г. “. Остро
переживая позорное поражение на Востоке и удушение первой русской революции,
напряжённо размышляя над ходом истории, Х. предпринял утопическую попытку найти
некие универсальные числовые законы Времени, так или иначе влияющие на судьбы
России и всего человечества[2].
Прошлое, настоящее и будущее в его утопической системе представлялись лишь
фрагментами единого непрерывного Времени, эластично и циклично повторяющегося в
своём круговом развитии. Настоящее, являясь вместе с прошлым частью целокупного
времени, получало таким образом возможность перемещения в “научно
предсказуемое” будущее. Х. подходит к данному вопросу как учёный-исследователь,
но, будучи поэтом по своей природной сути, он постигает Время сквозь
мифопоэтическую призму и превращает предмет исследования в свою главную и
пожизненную тему наряду с другим его постоянным героем своей поэзии – Словом,
языком. Слово в его философско-поэтической системе переставало быть только
средством передачи его культурной традиции в её смысловых и эстетических
значениях, а становилось собственнозначимой и самоценной чувственной данностью,
вещью и, следовательно, частью пространства. Именно таким образом, через
Время, зафиксированное Словом и превращённое в пространственный фрагмент,
осуществлялось искомое философское единство ”пространства-времени”. Единство,
допускающее возможность его переоформления в слове и, значит, поддающееся
активному регулированию по воле речетворца. Создавалась внешне логически-ясная
концепция преодоления физического времени как пространства за счет реставрации
(в прошлом) и реконструкции ( в настоящем и будущем) слов-вещей и пересоздания
на этой основе всей застывшей в пространстве и времени системы узаконенных
художественных форм и социальных институтов. Открывалась как бы единая "книга
бытия", книга Природы – утопическая мечта Х., поэтическому воплощению которой
он посвятил всю свою жизнь.
Искания Х. вполне согласовывались с общим путем устремленного в будущее
футуризма, относившего смыслы, в противовес символистским, потусторонним
отвлеченностям, к чувственным данностям. Это происходило и в живописи,
также искавшей единство «пространства – времени» и насыщавшей пространственную
изобразительность «четвертым измерением», т.е. временем. Не случайно поэтому
после знакомства с В. Каменским, способствовавшим первой публикации поэта
(Искушение грешника // Весна. – 1908. - № 10), и сближения с группой поэтов и
художников ( Д. Н. Бурлюки, Е. Гуро, М. Матюшин ) Х. становится «невидимой», но
главной «осью вращения» футуризма.
В 1910 г. вышел совместный сборник группы футуристов – «будетлян» в придуманной
Х. славянской огласке – «Садок судей». Позже к ним присоединились А. Крученых,
Б. Лившиц и В. Маяковский. Другой сборник «будетлян» «Пощечина общественному
вкусу» (1912) почти наполовину состоял из произведений Х.: поэма «И и Э»,
«Гонимый – кем, почем я знаю?..», знаменитые «экспериментальные» «Кузнечик» и
«Бобэоби пелись губы.». На последней странице сборника была напечатана
исчисленная поэтом таблица с датами великих исторических потрясений. Последней
датой был 1917 г.[3] (ср. с
порожденным Х. пророчеством в поэме В. Маяковского «Облако в штанах»: «.в
терновом венке революции грядет шестнадцатый год»). Подобные расчеты Х.,
называвший себя «художником числа вечной головы вселенной», проводил постоянно,
проверяя свою теорию кругового Времени и стараясь «разумно обосновать право на
провидение» (см. его кн.: «Учитель и ученик», 1912; «Битвы 1915 – 1917 гг.
Новое учение о войне», 1915; «Время мера мира», 1916; «Доски судьбы», 1922;
статьи «Спор о первенстве» и «Закон поколений», 1914. Некоторые идеи Х. о
«жизненных ритмах» подтверждаются современной хронобиологией).
В 10 гг. выходят книги Х. «Ряв!», «Творения 1906 – 1908», «Изборник стихов.
1907 – 1914», получают развитие разработанные им ранее «первобытные» славяно-
языческие утопии : «Змей поезда», 1910; «Лесная дева», 1911; «И и Э», 1912;
«Шаман и Венера», «Вила и леший», 1912; «Дети Выдры», 1913; «Труба марсиан»,
1916; «Лебедия будущего», 1918. В них поэтически формулировалась мечта Х. о
всесветном единении «творян» и «изобретателей» (их антиподы «дворяне» и
«приобретатели») в лоне единой и всевременной матери – Природы,
одухотворенной человеческим трудом. Х. предлагал : «Исчислить каждый труд
ударами сердца – денежной единицей будущего, коей равно богат каждый живущий»
( V, 157 ). (Раскрытие важной для Х. темы труда см. : «Мы, Труд, Первый и
прочее и прочая .», «Ладомир» и др.) Верховным представителем «творян», по
мысли Х., является поэт, а искусство становится проектом жизни (идея
жизнестроительного искусства). Поэтические утопии и жизненное поведение поэта
сливаются : начинаются пожизненные странствия Х. по России как выражение
особого «внебытового» существования творца.
К 1917 г. понимание искусства как программы жизни трансформируется в
обобщенно анархическую утопию о мессианской роли поэтов – тайновидцев и
пророков, которые вместе с другими деятелями культуры должны создать
международное общество Председателей Земного Шара из 317 членов (317 – одно
из выведенных Х. «магических» чисел Времени). «Председатели» призваны
осуществлять программу мировой гармонии в «надгосударстве звезды» («Воззвание
Председателей Земного Шара»,1917).
Одновременно с созданием «первобытных» и космо – мифологических утопий Х.
выступает и как мятежный автор антибуржуазных и антитехнократических
гротескных пророчеств о «бунте вещей», которых, по мнению поэта, неизбежен в
урбанизированном будущем, если его распорядителем станет сообщество
«приобретателей» и «дворян» (поэма «Журавль», 1909; пьеса «Маркиза Дэзес»,
1909 – 1911, и др.).
В годы первой мировой войны социалистическая активность Х. значительно
возросла, отчетливо выявился его интерес к теме современности (в 1916 –
1917 гг. поэт служил рядовым в армии). Эта тенденция усилилась в годы революции
и гражданской войны[4]. Х.,
смыкаясь в гуманистическом пафосе с Маяковским, не приемлет империалистическую
бойню (поэмы “Война в мышеловке”, 1915 – 1922; “Берег невольников”, 1921), но в
дерзком восстании “колодников земли” он, подобно А. Блоку, видит справедливость
исторического возмездия и по славянски былинный размах переустройства Вселенной
на новых научно – трудовых человеческих основах (“Каменная баба”, 1919; “Ночь в
окопе”, “Ладомир”, 1920; “Ночь перед Советами”, “Настоящее”, “Ночной обыск”,
“Малиновая шашка”, 1921). Х. активно сотрудничает с Советской властью, работает
в Бакинском и Пятигорском отделениях РОСТА, во многих газетах, в Политпросвете
Волжско – Каспийской флотилии.
Однако и в эти годы поэт остается утопистом-мечтателем. Главную силу,способную
преодолеть “земной хаос” и объединить “творян” всего мира, Х.по-прежнему видел
(наряду с овладением “числовыми” законами Времени ) в заново
созданном,изобретенном им “звездном” языке, пригодном для всей “звезды”-
Земли. Именно этим, а не только однозначно нигилистическим эпатажем
футуристов,отвергавших весь комплекс культуры прошлого (в т.ч. и язык),
объясняются обширные поэтико-лингвистические эксперименты Х., сопутствующие
всему его творчеству и казавшиеся многим современникам единственной самоцелью и
сущностью хлебниковской поэзии. Х. предпринял реформу поэтического языка во
всем его объеме. Звук в его поэтической системе несет в себе самоценное
значение, способное насытить произведения художественным смыслом (см.статью
“Наша основа”, 1919). Истоки смысла несущих фонем Х. находил в народных
заклинаниях и заговорах ( см. поэму “Ночь в Галиции”, 1913), бывших, по
определению поэта, “как бы заумным языком в народном слове” (V, 225), - отсюда
термин «заумь», «заумный язык». Слова, разложенные на «первоначальные»
фонетические значения, Х. собирает на основе созвучий заново, стремясь
сформировать гнезда неологизмов одного корня (этот процесс он называл поначалу
«сопряжением» корней, а позднее – «скорнением» ). По такой методике
строились «экспериментальные» произведения : «Заклятие смехом», «Любхо» и др.
Эксперимент распространялся и на синтаксис (вплоть до отказа от знаков
препинания ), порождая особую ассоциативную структуру стиха на внешней основе
примитивистской техники и подчеркнутого инфантилизма поэтики: раешник , лубок,
анахронизм, «графоманство» и т.п. «Ребенок и дикарь,- писал Ю.Тынянов о Х.,-
были новым поэтическим лицом,вдруг смешавшим твердые «нормы» метра и слова»
(Вступ. ст., 1, 23 ). Антиэстетическое “дикарство” и “инфантилизм” Х.
действительно были формой футуристического эпатажа по отношению к застывшему в
общепринятых “нормах” старому буржуазному миру. Однако целостная суть
поэтико-лингвистических экспериментов была шире и включала в себя не только
разрушающий, но и созидающий пофос. С уходом в послеоктябрьском творчестве
Х. нигилистического начала поэт отказывается от многих крайностей своих
экспериментов в сфере “заумной” поэтики.В то же время он продолжает поиски
методов обновления жанровой структуры лирики, эпоса и драмы на пути создания
единого “синтетического” жанрообразования. Сюда следует отнести неудачные
хлебниковские попытки создания “сверхповестей” (“Царапина по небу”, 1920;
“Зангези”, 1922), замысленных как своеобразная “книга судеб”, содержащая
универсальные ключи к овладению “новыми” знаниями и законами жизнетворчества.
Оставаясь в русле утопических идеалистических концепций, Х. в условиях нового
времени объективно не мог объединить вокруг своего философско-поэтического
учения продолжительно действующее художественное направление. Однако его
художественный вклад в теорию и практику советской поэзии чрезвычайно
значителен (словотворчество и рифмотворчество, разработка интонационного стиха,
многоголосие ритмов, философская проблематика, гуманистический пафос, жанровые
новообразования и др. ). Маяковский, считавший стихи Х. образцом “инженерной”,
“изобретательской” поэзии, понятной “ только семерым
товарищам-футуристам», говорил, однако, что стихи эти «заряжали многочисленных
поэтов». Действие хлебниковского «заряда», в силовое поле которого попали
Маяковский, Н. Асеев, Б. Пастернак, О. Мандельштам, М.Цветаева, Н. Заболоцкий и
мн. др., распространяется и на современную советскую поэзию (В. Высоцкий, А.
Вознесенский, Е. Евтушенко, представиели т.н. «рок-поэзии» и др.).
[1] Возможно, этот факт повлиял на дальнейшее творчество Хлебникова
[2] Поэт переживал за Судьбу России
и был уверен, что лучшее для страны в данный момент-революция.
[3] Для Хлебникова революция была всё же потрясением.
[4] Хлебников был истинным
патриотом, возможно благодаря этому и имел место такой творческий взлёт.
|